«Я для артистов губернский папа, они меня так называют. Я создавал театр по образу и подобию "Табакерки"»
— Дорогие друзья, в эфире подкаст «Креативные индустрии» на Первом канале. И с вами, как и всегда, его ведущие: Елена Кипер, продюсер и клипмейкер...
— ...и Роман Карманов, генеральный директор Президентского фонда культурных инициатив и медиаменеджер. И в гостях у нас сегодня народный артист России. Художественный руководитель Московского Губернского театра Сергей Безруков.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Начнем, пожалуй, с юбилеев славных. Во-первых, юбилей, который произошел в конце прошлого года. Это личный – 50 лет. Это славная веха. Безусловно.
— Славные в 100 лет. А 50 – это пока полвека.
— Как вы вообще относитесь к юбилею своему?
— В работе. Я считаю, что юбилей – это для 100 лет или 80, допустим. Хотя лучше в 90, если доживешь. А в 50 надо работать. Если ты еще способен работать в 50, лучше работай. Я отмечал в работе. Что касается юбилея в самом театре, то поздравляли. Артисты все равно не выдержали. Они поздравляли, хотя я сказал, что отмечать не буду. Но они попросили, чтобы я пришел в театр в этот... Не в этот день, а позже. Они просто все равно собрались, и они меня поздравили. И капустник сделали. И все было очень трогательно, мило. Потому что я для них губернский папа. Они меня так называют: губернский папа. Я создавал театр по образу и подобию «Табакерки». И Олег Павлович для нас был всегда папой. Папа, который заботится, который думает о нас. Абсолютно как родной человек. Так же я и создавал Губернский театр. Во всяком случае, это отношение к артистам, как родной отец. И для меня, конечно, юбилей... Давайте все-таки мы будем отмечать юбилей театра. Мой – ладно...
— А потом и случился юбилей театра.
— Юбилей театра. 12 января, практически под старый Новый год, мы отмечали юбилей театра, которому уже исполнилось 10 лет.
«Сейчас чувство эмпатии, сострадания очень важно, особенно для молодого поколения»
— В фильме «Воздух», который выходит на экраны сейчас, есть как минимум два момента за фильм, когда возникает диалог, что важнее: мое личное состояние или Родина. Там дважды этот вопрос звучит, причем очень ярко, четко.
— Мне кажется, очень актуальный. Сейчас чувство эмпатии, сострадания очень важно, особенно для молодого поколения. А для актера, будущего актера – тем более.
— Сострадание, сопереживание – это же практически сопереживание своему герою, которого ты играешь. Это тебе, наоборот, помогает, если ты способен сопереживать, если у тебя слезы возникают от ситуации. Казалось бы, это не с тобой происходит, это происходит с твоим героем. Но ты представил эту ситуацию, этого героя, наложил на себя, и эти слезы становятся твоими слезами. Вот это и есть момент эмпатии, сопереживания, сострадания, который в мировом масштабе помогает развитию личности вообще. Поэтому своим студентам я как раз и рекомендую. Смотрите, вникайте в проблемы, вникайте в чужую боль. Для того чтобы испытать боль в кадре, боль на сцене, будьте восприимчивы к чужой боли. А это то, что рождает душу художника, вообще человеческую душу.
— Начинаю смотреть фильм «Воздух». Первое, что у меня было, – это сопереживание чужой боли. Я вот не смотрела... столько, сколько Роман.
— Конечно же, это история, которая... с болью такая, незаживающая рана все равно такая серьезная. Смыслы, которые здесь, очень важные, и сейчас они очень важные, безусловно. И те ответы, которые так или иначе все равно есть. Родина. Боль моего героя. Здесь замечательный женский состав, замечательная Настя Талызина, великолепная работа у Лены Лядовой, здесь Аглая Тарасова. Здесь вообще такой потрясающий женский состав. Они как женская эскадрилья, получается. Но девчонки замечательные просто, великолепные. Мне выпало играть командира летного полка, но сложная задача стояла. С одной стороны, не играть командира. Леша говорил не играть командира. Но это называется внешне не играть командира. И тем не менее вот эта жесткость к самому себе, когда ты не имеешь права по-человечески жалеть. Не имеешь права. Причем это проскальзывает внутренне. Ты и готов пожалеть... И те самые рубцы на сердце, они не заживают. Один рубец, второй, третий. Это потому, что я себя сдерживаю постоянно. Сдерживаю, сдерживаю, сдерживаю... Там есть фраза, что на войне нет ни мальчиков, ни девочек. Почему я должен жалеть девочек больше, чем моих мальчиков? Ребята гибнут все.
— Допустить то, что ребята гибнут, а немец быстрее, что двигатель несовершенен, что ждет от конструктора, когда же будут наши двигатели. Потому что масляные текут. Когда? Когда? Когда? И каждый раз принимать то, что ты принять не можешь. Гибель ребят, девчонок. Это тяжелейшее испытание для него как для командира полка. Видеть гибель молодых совсем. Рассказывать и предвосхищать я не буду. Я советую посмотреть.
«Представить себе, что это съемка, невозможно, потому что это абсолютно реальный бой. Непонятно, где камера находится»
— Я, вообще, ждала этот фильм, потому что удивительно, но попала на съемочную площадку этого фильма случайно. Посмотреть дополненную реальность, то есть спецэффекты.
— Да, технологии уникальные.
— Технологии потрясающие.
— И я рад, что в этом смысле мы опередили. Гордимся чем... Технологиями сложно хвастать. И вроде, как говорится, нас уже давно опередили. А оказалось, что можно опередить. И получается, что мы сделали это... LED- экран огромный. Высота четырехэтажного дома, 35 на 12 метров. Причем потолочные экраны, подвесные, подвозные экраны.
— Это масштаб.
— На «Ленфильме»?
— «Главкино». Вы в истребителе там?
— Настоящий истребитель, который поднимается на высоту вот этого четырехэтажного дома. И в реальном совмещении компьютерной графики... Но здесь нет хромакея. Здесь ничего не рисуется. Это полное ощущение реального боя. Причем угол атаки, здесь все... с посадками, с дымами.
— И перегрузки?
— Представить себе, что это съемка, невозможно. Потому что это абсолютно реальный бой. Непонятно, где камера находится.
— При этом актеру надо играть.
— Отражение света, отражение неба. Это не компьютерная графика. Графика рисует. Более того, оказалось дешевле в производстве. Благодаря этой технологии, совершенно уникальной, которую мы испытали, и Алексей Герман, можно сказать, первопроходец в этом деле, оказалось дешевле, чем рисовать графику. Потому что рисовать вот это все заняло бы годы. И то было бы, наверное, не так похоже, как благодаря этим технологиям выглядит в кадре. Выглядит совершенно уникально. «Бочка» реальная. Когда в атаке мой герой делает пять вращений «бочка».
«Когда ты висишь вниз головой и кровь приливает, у тебя вот это вращение, все абсолютно натуральное. Такого у нас еще не было, конечно»
— И вы в это время в машине.
— Да. Когда Алексей спрашивал: «Сергей, сколько вы можете выдержать?» Я: «Понятно, что человеку с клаустрофобией невозможно». И ты как раз находишься в реальном самолете, когда ты пристегнут, когда все абсолютно настоящее. Если у вас клаустрофобия, лучше туда не садиться. Или, допустим, у вас что-то не так с давлением, когда ты вращаешься, пять вращений... Он спросил: «Сколько выдержите?» Я понимал, что девчонки вращались, им было сложно. Я думаю: «Сколько скажете, Алексей, столько и буду вращаться».
— Вы испытывали те же самые перегрузки, которые испытывали...
— Перепад давления, конечно же, потому что, играя на хромакее, актер может играть: вот давление как будто поднимается. Могут нарисовать ему красное лицо. Вот у него перепад. Все равно это все будет видно, а когда ты висишь вниз головой и кровь приливает, все абсолютно настоящее, у тебя вот это вращение, и то, что у тебя в глазах, и лицо, и то, что в кабине, все абсолютно натурально, настоящее, недорисованное, это все правда. И это добавляет, конечно, эффекта присутствия. Такого у нас еще не было, конечно.
«Что такое выстрелить во врага, в немца, когда ты не можешь? И когда мой герой берет на себя ответственность»
— Вы знаете, о чем я очень хотел спросить, когда смотрел этот фильм? Он же очень нетипичный для нас. Для ребятишек, выросших в советские годы, для нас всегда на экране это были герои, которые бескомпромиссно неслись в самолете, героические.
— «В бой идут одни старики».
— Они были стальные все. А здесь мы видим на экране человека, который летит и боится. Ему страшно. Реальную эмоцию.
— Да. Роман, здесь... Я вспоминаю слова Алексея: «Война – это лица». А когда мы говорим «лица», значит, это люди. Нет просто «отряд летчиков эскадрильи». Они все разные. И это все люди. Со своими страстями, переживаниями, своими страхами. Это очень важно. Война – это люди. Люди, лица. И это как раз Алексей подчеркивает. Люди, лица. И поэтому здесь мы видим просто настоящих людей со своими переживаниями. Командир, но у него... внутренне просто... там страшный мир, то, с чем он не может согласиться. Ему приходится, потому что приказ «ни шагу назад». И совсем еще юная девчонка, первый раз. Что такое выстрелить во врага, в немца, когда ты не можешь? И когда мой герой берет на себя ответственность. Ответственность. «Ты должна сделать этот шаг. Я беру на себя ответственность».
— Про лошадь, этот момент.
— Сцена, конечно, страшная, но герой понимает: «Я беру этот грех на себя. Я беру на себя для того, чтобы ты сделала. Ты должна стать солдатом, ты должна стать воином, ты должна стать летчиком. Потому что если не ты, то тебя». Это война. Как это психологически взять на себя? Девчонка совсем, это не ее дело.
— Но у него есть и большая любовь?
— Любовь? Да, ощущение, может быть, той самой жизни. Для героя существует приказ, существует долг. Его любовь, допустим, с героиней как раз Лены Лядовой. Это два аса, два командира: женской эскадрильи, и он командир полка. Это два человека, которые знают друг друга давно, которые любят друг друга.
— Это ощущение, когда у них нет той самой жизни, мирной жизни, настоящей жизни. И вот страшная фразка, когда мы там сцепились, по поводу того, что «ты выпускаешь девчонок, они еще не научились летать». А я там выхожу как раз из операционной, и только что погиб молодой парень, летчик. Я говорю: «Почему я должен жалеть твоих девчонок больше, чем вот этих мальчишек? На войне нет ни мальчишек, ни девчонок. Ты когда-то мечтала, чтобы у нас были мальчики, девочки? Вот теперь они у нас есть». Страшная фраза. «Вот теперь у нас семья. У нас есть девочки, есть мальчики». Это два любящих человека, которые находятся на войне. И потом говорят: «Ты мне снилась». И это какая-то нежность, довольно суровая нежность, потому что здесь не до сантиментов. Не до сантиментов. Есть проблемы, есть проблемы. Двигатель не тот, двигатель еще не готов, самолеты еще не те. Противник нас опережает, из-за этого идет гибель. И тем не менее эта нежность, которую мы себе не позволяем настолько. Вот это и нежность. И потом дальше... Ну я не буду говорить.
«Ветер страшный, сносило самолеты, вся группа их практически удерживала руками, потому что тросы обрывались»
— А где-то я прочитал, что фильм собрал все сложности, которые могут встретиться при съемках. От природных каких-то неожиданностей до технических, понятно. И очень сложные...
— Были испытания...
— Сложные были съемки.
— ...на заливе, когда ветер страшный, когда сносило самолеты, когда вся группа их практически удерживала руками, потому что тросы обрывались. И нужно было удержать самолеты. Это, конечно же, такое было серьезное испытание для картины вообще, для всех, кто работал над ней. Поэтому всем хочется сказать спасибо большое за то мужество, которое они проявили.
— Но это как бы не фильм, это реальная съемка реальных условий, в которых снималась эта лента. Вот мы видим на экране. Но там девочки же снимаются. Как это все переносили молодые ученики?
— Спартанские условия, но я думаю, что это как раз добавляло эффекта присутствия. Это вообще почерк Алексея. Абсолютная правда в кадре. Все живет параллельно. Не просто отдельная сцена. Нет, все живет. Живет целый аэродром. Живет своей жизнью. Там, караул, развод, не знаю, цистерну подвезли, заправка горючего. Это отдельная жизнь.
— Мало того, я хочу сказать, операторы-постановщики, среди них две женщины.
— Да, две женщины.
— В этом кино.
— Было трое операторов. Один в воздухе. Пережили уже все. Картина снималась еще до пандемии. Потом ударила пандемия, потом после пандемии продолжили. Это большой был процесс. Вся команда, да.
— Это лет пять занимало?
— Да, такое большое.
— Я была давно на «Главкино» и ждала этого фильма: когда?
— Большая история. Ну вот, наконец-то она вышла на экраны.
«"Момент истины" – это высокотехнологичное, современное кино, это блокбастер»
— А как думаете, главная героиня... актриса, которая сыграла главную героиню, – это новая кинозвезда? Это ресурсный артист?
— Анастасия Талызина? Я видел ее в других ролях. Она уже много где сыграла. Я думаю, что для нее это прорыв, конечно же, безусловно. Очень талантливая, эмоциональная, проживает действительно все и принимает историю своей героини как свою личную драму. От нее требовалось действительно то самое мужество. Как и от ее героини, так и от Насти требовалось мужество пережить все эти нечеловеческие условия, которые порой происходили в съемке.
— Я встретил одно интервью, когда вам не было еще и сорока. И там вы говорите, среди прочего, что очень хотелось бы сняться в настоящем военном кино, вот как «Они сражались за Родину».
— Не так много было как раз военных картин.
— Да, а было их в общем...
— «В июне 41-го», да, там лейтенант Буров. Да, собственно, «Подольские курсанты», капитан Старчак, но все это небольшие роли. Иван Буров - центральная роль, но все равно это... Если представить, то это, конечно, очень мало. Почему-то все говорят: «У тебя много ролей военных». Я говорю: «Да нет. Если не брать генерала Каппеля, но все-таки там Гражданская война, так военных было не так много». Но я вот жду, надеюсь. В следующем году будет следующая работа. «Момент истины».
— «Момент истины», да.
— Интересная работа.
— Это тот фильм, который вы ждали?
— Я думаю, что да, конечно же. И безусловно, «Воздух», потому что поработать с Алексеем Германом была мечта. Я не ожидал, не знал, просто пригласили на пробы. Потом не звонили, я думал: «Наверное, нет».
— «Не подошел».
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
«У Безрукова давление было 200, когда он вышел» — Алексей Герман-младший и Елена Лядова о съемках фильма «Воздух»В новом выпуске подкаста «Все хотят летать» режиссер Алексей Герман-младший и актриса Елена Лядова рассказывают о уже нашумевшем фильме «Воздух», с 18 января картина выходит в прокат. Почему авторам фильма захотелось раскрыть именно судьбу женщин во время войны? Как снимали воздушные бои, и кто на самом деле поднимался в воздух на съемочной площадке?— И так с отчаянием думал: «Ну, была возможность. К сожалению, наверное, нет». Потом позвонили, утвердили. Я был рад, бесконечно рад, потому что это же совершенно уникальный актерский опыт - поработать с таким режиссером. Каждая работа с новым режиссером – это опыт. И несмотря на то что ты, может быть, и снимался уже много, тем не менее каждый раз – это как первый раз. Каждый раз это ощущение восторга и хорошего актерского волнения. Новый режиссер, тем более режиссер такой, как Алексей. А работа следующая – фильм масштабный, это проект «Дирекции кино». И это знаменитый проект: это все-таки знаменитый роман Богомолова «В августе сорок четвертого», «Момент истины». И конечно же, притом что были совершенно потрясающие экранизации, фильм «В августе 44-го...» с великолепным исполнением. Евгений Миронов... Женя потрясающе сыграл капитана Алехина, это одна из знаковых ролей в его биографии. И конечно же, вот сыграл тоже... Называется, мне посчастливилось тоже сыграть капитана Алехина. И безусловно, конечно же, впереди возможные сравнения, но я бы все-таки посоветовал не сравнивать. Это разные проекты, потому как «Момент истины» – это уже, конечно, современное кино, современный масштаб съемок. И что самое для меня главное было, может быть, то, чего я не увидел в том фильме, притом что я его тоже очень люблю, как и многие у нас поклонники как раз этой книги и того фильма, – история личной драмы героя, капитана Алехина. Потому что там семейная драма у него очень серьезная. И как раз в «Моменте истины», уже вот этой версии «Дирекции кино», там большой акцент как раз на человеческих историях. И Таманцев, и капитан Алехин, и Блинов – у них своя судьба в кадре. Есть то прошлое, в котором они еще живут, есть настоящее и то, что возможно, наверное, некое предположение их будущего. Но вот этот их, можно так сказать, бэкграунд у каждого из них – и на это очень серьезный акцент. Помимо сложных постановочных сцен опять же, это высокотехнологичное кино, поскольку это современное кино. Конечно, это вот как раз говоря о блокбастерах, «Момент истины», вслед за историей «Воздуха», как раз «Момент истины» – такой вот блокбастер, безусловно. Я надеюсь, выйдет в следующем году, это серьезная история. Но акцент, как и в фильме «Воздух», акцент на человеке, помимо того самого военного детектива, который мы уже, в принципе, знаем, чем закончится. Для нас важно теперь, как и кто эти люди, и эти взаимоотношения между капитаном Алехиным, главным в этой группе контрразведки, понятно, «Смерш», Таманцев и Алехин, вот как они между собой, кто они. И я рад, что и у Никиты Кологривого, который сейчас уже, безусловно, стал звездой...
— А он там будет тоже?
— А он сыграл Таманцева.
— А, во как.
— И эта роль, конечно, одна из интересных в его творческой биографии будет, потому что он там необычный, и это серьезная работа. И его образ Таманцева, конечно же, впечатляет просто по тем сложнейшим съемкам, которые были, и по характеру этого героя, и то, что переживает он, его история с матерью. Допустим, в работе той, «В августе 44-го...», этого ничего нет. Там есть военный детектив, очень мощный, великолепно сыгранный. А здесь вот этот акцент, помимо всего прочего, и экшен, который на высоком, конечно, технологичном уровне. Люди, люди, люди. И мой герой, капитан Алехин, у которого, как оказалось, не все благополучно. И, решая задачу, что ему приходится проживать внутренне, вот этот внутренний мир героя очень-очень важен. Я рад как раз, что именно на этом сделан акцент. Как и в фильме «Воздух», люди. Война - это люди, конкретные люди, каждый отдельный человек. Герои - да, герои. Но за каждым героем стоит его семья, родители, дети, его товарищи, в конце концов, за каждым из них. И у моего героя в фильме «Воздух» очень серьезная проблема. Ведь он в свое время не мог, как отец героини, вот этой Женьки Беловой, сказать правду. Он промолчал о несовершенстве самолета. Несовершенстве. Отец этой девочки, Женьки Беловой, ас, он смог сказать и написать. И за это был репрессирован и расстрелян. А мой герой не смог этого сделать, притом что два совершенно уникальных летчика. И мой герой, действительно, очень хороший летчик, но что-то он, как говорится, наступает на горло своей собственной песне. Где-то он молчал, когда деревню сожгли, когда он начинает вспоминать из прошлого то, что происходило в революционные годы, то, что да, на многое закрывали глаза, молчали, молчали. Но потом говорит мощную фразу. Потому что для него слово «приказ», и он выполняет приказ. Он как раз готов умереть за Родину и умирает за Родину, но «мы воюем за лучшее в нас». Тоже очень сильная фраза, которая о многом говорит. «Мы воюем за лучшее в нас».
«Папа – руководитель курса, папа поможет, если талант будет, то возьмет, поработает»
— Давайте о лучшем в нас поговорим. О семье.
— О человеке. О человеке.
— «Который звучит гордо». Вспоминая классика.
— О человеке Сергее Безрукове. Какой человек?
— Когда вам удается побывать с семьей?
— Постоянно, конечно же.
— Вы видите своих детей в киноиндустрии дальше?
— Я не зарекаюсь. С одной стороны, нельзя говорить о том, что «нет, никогда не допущу». Потому что мы видим великолепные династии. Замечательную династию Янковских. Когда смотрим на замечательную, потрясающую работу Вани Янковского. А я еще был знаком и снимался с дедом, с Олегом Ивановичем. Очень хорошо так знаком с династией получается. С Лизой Янковской снимался тоже вместе. И мне это, честно говоря, приятно. Я рад, что поколение, и актеры великолепные, и даже молодое поколение унаследовало этот талант.
— Где-то вы говорили в интервью, что это страшная профессия.
— Это страшная профессия, конечно же. Знаете, уж родному дитя не пожелаешь. Это серьезное испытание, конечно. Нужно смотреть на наличие таланта. Если есть талант, тогда помогу.
— Какой диагноз у вас? Ну, сейчас пока, промежуточный?
— Интересуется. И я вижу, я вижу... Допустим, у Степы развито чувство эмпатии как раз. Маша – потрясающая фантазерка. Я думаю, что если режиссер, даже продюсер, сценарист, – даже очень хорошо, притом что фактура у нее будет в Аню. И эта фактура будет, конечно, очень красивой актрисы, если актриса. Но, как сказать... Аня, я считаю... Все-таки лучше режиссер и сценарист. Либо продюсер. Ну, посмотрим. Тут нельзя загадывать. Как говорится, пути Господни неисповедимы. Кто же в какой момент знает? Или у Васи. У Васи очень интересный характер. Он Лев по гороскопу. Ему еще два с лишним года. Но характер, чувство ритма... Барабанит, музыка, слух замечательный. Не знаю, как они играют, как он тоже все начинает. Ну, играют все в детстве. Уже спектакль ставят в детстве. Но все равно я подмечаю, что-то особенное есть. Буду приглядываться дальше. Если будет талант, если будут способности... Папа – руководитель курса, папа поможет, если талант будет. И возьмет, поработает. Тем более что мой отец со мной занимался. Все-таки он мой первый, самый главный учитель. Потом уже подключился Олег Павлович Табаков. Но самый главный учитель, который меня учил буквально с восьми лет, даже раньше, - это мой отец, Виталий Сергеевич Безруков. Дай Бог ему здоровья. Батя, который меня всему научил, ремеслу. Но даже он говорил... Я вспоминаю его слова. Батя каждый раз мне об этом даже напоминает. Даже в юбилей мне напоминал. Говорит: «Если бы я не увидел в тебе, что ты можешь сопереживать... Я понял, что надо работать дальше». И тогда он стал меня готовить к поступлению в Школу-студию МХАТ. И дальше все самостоятельные работы в Школе-студии отец делал со мной как режиссер. Поэтому у меня все работы были профессионально режиссерски сделаны, а я исполнял волю режиссера-отца. А потом уже подключился Олег Павлович Табаков, который в меня верил. И в театр меня взял уже с третьего курса. Я уже был в «Табакерке» знаменитой. И дальше, дальше, дальше, дальше. Ну, отец в меня поверил с самого начала. Поэтому я так же смотрю и понимаю, что когда я поверю в своих детей, когда я увижу это, тогда я подключусь.
«Артисты такие же дети, о которых нужно заботиться, нужно думать»
— С чем подошел театр к 10-летнему юбилею?
— Я думаю, что, во-первых, это свой зритель, потому что театр без зрителя невозможен. У нас, может быть, один из самых доступных для зрителей театров в Москве. Потому что это буквально 15 минут от Таганки до Кузьминок. А из Кузьминок выходишь – полторы минуты пешком. Я строил театр, доступный для всех, в прямом и переносном смысле слова, потому что мы первые, кто ввели тифлокомментирование в театре для людей незрячих, слабовидящих. Есть, конечно, бегущая строка, есть специальные экраны для людей глухонемых и для людей с ограничением по опорно-двигательной системе. Есть лифт, есть пандусы и есть место, где расположить в зале, что тоже бывает весьма важно. Не все театры могут себе позволить расположить еще колясочника.
— Я была у вас на «Безымянной звезде».
— Саша Созонов поставил у нас. Очень интересная работа, на мой взгляд. И более того, это как раз тот самый опыт актерский, который артист получает благодаря приглашенным режиссерам. То, что я для них придумал, потому что я тоже работаю в разных жанрах, чтобы не уставать. Драма, у меня есть фантасмагория, у меня есть караоке-спектакль, допустим, «Энергичные люди», когда зал поет вместе с артистами хиты 1970-х. Саша Коручеков поставил у нас... Я, кстати, приглашаю. ...«Собаку на сене». Очень интересная работа, драйвовая, с великолепными актерскими работами, потому что мне очень важно, чтобы режиссер умирал в артисте, как завещал Константин Сергеевич Станиславский. Режиссер должен умереть в артисте. Не режиссер, вот я режиссер... Артист, собственно говоря, бедный, не знает, как это все оправдать, и мы приходим: «Режиссерская работа». Да нет, режиссер все-таки во вторую очередь. Безусловно, неожиданная постановка, неожиданная трактовка, решение, но все равно в итоге выходит актер, и ты должен быть вместе с актерами. Поэтому каждый режиссер привносит свое.
— Что вы забрали с собой в свой театр от своих наставников, от учителей?
— Я думаю, как раз это семейное отношение. Олег Павлович был для нас в «Табакерке» всегда отцом родным, папой, и меня в Губернском называют тоже «губернский папа». Вот артисты такие же дети, о которых нужно заботиться, нужно думать. Буквально прошел мимо, в телефоне, в заботах, буквально не обратил внимания... это все, это бессонные ночи, это ощущение, что «на меня не взглянули, на меня не посмотрели, значит, отношение поменялось, значит, ролей больше не будет, значит, все, не нужен». Не дали грамоту, допустим. Боже мой, грамоты не досталось. Но для актера внимание... Если вдруг что-то не так – это удар, это очень серьезный удар, эмоциональный удар, поэтому это внимание, забота... Обязательно в нужный момент очень важно подойти и сказать добрые слова.
— Полтора года назад, по-моему, прихожу во ВГИК. Совершенно случайно попал. По первому этажу бегает Сергей Безруков, обеспокоенный тем, что не все абитуриенты, которые достойны, они как-то вмещаются в эту квоту, которая всегда есть, и видно было, что это просто боль и что-то с этим надо делать. ВГИК-то чего появился еще?
— Спасибо Владимиру Сергеевичу Малышеву. Огромное спасибо, что он предложил мне. Я, можно сказать, созрел, конечно же, потому что работал в театре уже в Губернском как режиссер-педагог. Они же разные все, театральные школы. Я мхатовец, Карина Андоленко тоже окончила МХАТ, а все остальные ребята, которые окончили... Кто-то Ярославское окончил, кто-то еще где-то. Допустим, Антон Хабаров Щепкинское окончил. То есть они все актеры других школ театральных, но мы работаем в одном коллективе. Это все мои артисты. Это вот да, мои ребята, мои ребята. Я, конечно же, с ребятами работаю именно по-мхатовски, но я говорю: «У нас есть преимущество, мы уже готовимся быть киноартистами, играть и в театре, и в кино». Это вот мои замечательные...
— Очень красивые актрисы.
— Отбирал по всей стране. Я просмотрел 4000 абитуриентов, более того, когда мне не хватало Москвы, я еще ездил по городам и весям и с гастролями, и заодно еще говорил... «Вот я приехал, у меня вечером спектакль, можно мне еще собрать...» И заранее, допустим, высылал объявление о том, что я хотел бы еще посмотреть абитуриентов. И мне организовали... В Екатеринбурге меня организовали на киностудии показ. В Архангельске мы были с фестивалем «Эхо», большой детский фестиваль. Тоже организовали показ, и я специально отсматривал ребят. У меня со всей страны. Так вот, объединяя всех артистов все-таки под эгидой мхатовской, я уже работал со своими артистами как педагог. Поэтому артисты Московского Губернского театра – это уже, можно так сказать, наша общая школа проживания: искренняя и по-настоящему. Поэтому я был готов, с одной стороны. И год назад, когда Владимир Сергеевич позвонил, говорит: «А не набрать ли тебе курс во ВГИКе?», я, не долго думая... Я быстрый, скорый на подъем. ...сказал: «Хорошо». Набрал. Есть такая еще возможность, и я рад, что... Спасибо и спонсорам, и поддержке, потому как у меня все ребята учатся бесплатно.
— Я где-то у вас встретил, что самое главное сейчас – это... Собственно, и во все времена. Единственное, что осталось у нас, в общем, настоящего, – это искренность.
— Сейчас я думаю, что это то, что мы, слава богу, не переняли с 1990-х годов. «How are you?» – «I'm fine». Вот это «I'm fine»... Собственно, тот человек, который спрашивает «How are you?», ему дела нет до твоих проблем. И он ждет, когда ты ему скажешь «I'm fine», и улыбнется. «Все, я не подключаюсь». У нас это искренне все равно. Эта искренность осталась, когда все-таки «Как дела?»... Значит, надо помогать. Если не совсем хорошо, значит, надо помогать. Так же, как и в ответ ты ждешь, когда друзья скажут: «Чего? Все, давай, все. Начинаем работать».
— Дорогие друзья, с нами сегодня был народный артист РФ, художественный руководитель Московского Губернского театра Сергей Безруков.
— Спасибо.
— С вами был подкаст «Креативные индустрии» на Первом канале. Его ведущие - Елена Кипер, продюсер и клипмейкер...
— ...и Роман Карманов, генеральный директор Президентского фонда культурных инициатив и медиаменеджер.
— Прощаемся с вами. До свидания.
— Спасибо.
