«Я три года ждал, чтобы Табаков меня похвалил»
— Дорогие друзья, подкаст «Креативные индустрии» на Первом канале. С вами, как и всегда, Елена Кипер, продюсер и клипмейкер...
— ...и Роман Карманов, генеральный директор Президентского фонда культурных инициатив.
— И у нас в гостях сегодня Владимир Львович Машков, народный артист Российской Федерации и художественный руководитель Театра Олега Табакова. Здравствуйте!
— Здравствуйте! Очень приятно.
— А выпуск у нас праздничный.
— Потому что юбилей у Владимира Машкова. Мы рады, что вы к нам снова пришли. Мы рады вас видеть.
— У вас есть одна роль, которая с вами большую часть жизни, - Абрама Шварца в спектакле «Матросская тишина». Вы начали играть ее еще в студенчестве, когда вам было чуть больше 20, а продолжаете играть до сих пор.
— И кино сняли.
— Насколько персонаж вашего 20-летнего Шварца отличается от нынешнего?
— Он, бесспорно, отличается так же, как я отличаюсь от себя 20 с небольшим лет. Приходит опыт, знания, столкновения твоей личной жизни также помогают обратить внимание на столкновения и жизнь персонажа. В этом случае мне становится легче. Потому что я юным страдал от того, что я очень молод и не могу соответствовать этому достаточно взрослому человеку. А сейчас я уже приближаюсь к его возрасту. Мы уже ровесники. И бесспорно, те или иные персонажи... как-то внутри тебя все равно живут. Но важно их, действительно, в определенный момент отселять.
— Я вас хочу обратно погрузить, в студенчество снова. Олег Павлович говорил, что никогда в жизни такого подготовленного студента не встречал. Говорил о том, что к занятию вы готовили, к этюду, 20 версий, 30 версий. В общем, приходили чрезвычайно подготовленным и участвовали во всем. В итоге именно эта подготовленность привела к успеху? Или все началось гораздо раньше?
— Я люблю вспоминать фразу Черчилля: «Успех – это движение от неудачи к неудаче без потери энтузиазма». Я попал к мастеру, к Олегу Павловичу Табакову, уже до этого имея успех в Новосибирске, в театральном училище. Олег Павлович – это железная рука. Железная рука, которую я ему подарил, кота Матроскина, который он управлял нами всеми. Ласковая и железная. А потом я учился у Ивана Михайловича Тарханова, великого педагога Школы-студии МХАТ. А потом попал к Олегу Павловичу Табакову. Он был абсолютный мастер в деятельности педагогической. «Что ты делаешь, – говорит, – Володя?» – «Я дверь...» Какой-то этюд начинался, я дверь – раз! «Стоп». Я: «Что?» – «Ну что ты так дверь открываешь?» Я: «А как?» – «Ты вообще напоминаешь айсберг. Вот у тебя сверху чего-то мало, а внутри я этого не вижу. Ты можешь перевернуть вот это все?» И я тогда так открывал... «Много, переверни назад». Вот он меня как айсберг крутил туда-сюда.
— Притапливал, в общем.
— Наоборот, хотел эту нижнюю часть наверх вывести.
— В общем, учитель.
— Нарушить природу, физику. И это очень правильно.
— А с какого момента вы поняли, что вы как-то так... и не больше, не меньше? Или так и притапливали – всплывали?..
— Нет, я понял, что так нужно себя разворачивать все время. Тут как получается? Ведь кино требует очень подробной работы. Фактически, когда ты притоплен, все это большое – внутри; мечта, страдание – оно в глубине. А в театре, наоборот, нужно себя перевернуть, чтобы твоя страстность и возможность, энергоемкость охватывала весь зрительный зал. Ведь успехи в кино в основном происходят где-то в углу, в темноте, когда нет никого, в большой тишине: вдруг что-то в глазах у артиста поменялось, что-то неуловимое. И даже не знаешь, в каком дубле и когда, за счет чего это произошло. А в театре это последовательная работа. Набираешь, набираешь – от каждой репетиции, от каждого спектакля набираешь, набираешь... И этот процесс – он нескончаемый, нет точки, дубля нет, когда говорят: «Стоп, снято». Все отлично, и так оно и осталось. Нет, ты понимаешь, что надо же в следующий раз выходить. А зритель другой, а надо быть не менее убедительным. И уже ты сам поменялся, исходя из сегодняшнего дня. И вот это постоянное движение к цели недостигаемой в театре требует большой работы. А в кино – практически как воровство. Раз – и что-то... Из чего это сошло? Камера удачно встала, ты в правильном сегодня ракурсе, что-то правильно, точно сказал. Как-то это сложилось, а режиссер это увидел и зафиксировал. Понимаете, тут прямо настолько неуловимо...
— Что происходит на фотографии?
— По-моему, это приз.
— Выглядит как приз, да. И вообще, сцена довольно радостная.
— Да. Только я не очень понимаю, я Олегу Павловичу вручаю его или он мне. Или кто-то вручил, и мы делимся.
— Видимо, Олег Павлович все-таки.
— В общем, все равно это некое совместное существование.
— Ну, это счастье, как мы видим. Это счастье.
— Да, это счастье. Вы знаете, вы меня спросили, как же я так лез со своими отрывками. Я очень хотел завладеть его вниманием. Я хотел увидеть в его глазах, услышать в его словах похвалу, надежду на будущее. А он был достаточно скуп в похвалах и в словах поддержки. И я три года ждал, чтобы Табаков меня похвалил. Три года. У него такая тактика была.
— Он где-то писал, что его даже немножко раздражало это, ваша такая энергия.
— Не немножко, его сильно раздражало это, потому что я действительно делал очень много этюдов, и как только спрашивали, кто первый, я сразу: «Разрешите?» И он так: «Ну давай». Уже не знал... А мне еще делали декорацию при этом на этюды - я, в общем, готовился серьезно. Мне очень хотелось, чтобы он увидел мой энтузиазм, и мое желание, и любовь к этой деятельности, которые я переносил на него. И знаете, когда он выпустил книжку «Моя настоящая жизнь», там была глава про меня, где он написал: «Вот Вовка, когда он учился, я его сразу определил на лидирующие позиции». Я подхожу: «Олег Павлович, вот вы тут написали, что сразу определили, что же вы мне-то сразу не сказали? Сказали бы, я бы сидел тихонько. А то я лез-лез. Вы три года ко мне не подходили». Он не работал со мной три года, я только показывал ему, а как педагог он... Я работал с другими педагогами, он лишь смотрел на мою деятельность.
— У вас было ощущение, что он вас немножечко не любит?
— У меня было полное ощущение, что я его раздражаю и он просто ищет повод, как бы меня турнуть. А так как я учился очень хорошо, по другим дисциплинам я отличник...
— Так просто не избавишься?
— Да, надо что-то... И активный, и что-то делаю. У меня было такое ощущение.
— А когда развязка произошла?
— Развязка произошла очень неожиданно. Я его раздражал-раздражал, другие были очень рады, что я его раздражаю. При этом, когда делали самостоятельные работы, у меня был большой успех. Я понимал, что могу заниматься этой деятельностью. В конце третьего курса он вдруг, неожиданно для всех, в первую очередь для меня, предложил мне роль Абрама Ильича Шварца, которую до меня исполнял величайший Евгений Александрович Евстигнеев. Я понимал, что... Вот это, наверное, тот момент, когда нужно поставить точки над i.
— Но это очень старый человек, вообще-то. Мягко говоря.
— Он не только старый, он... Он настолько яркий, глубокий, с такой кардиограммой эмоций, что, конечно, это под силу только большому мастеру, каким я не являлся. Но его вера и понимание, что я, наверное, могу это сделать, меня и повели последовательно. И этот образ и явился началом моей деятельности, совсем уже осознанной.
— И кино «Папа» вы сняли как режиссер тоже по мотивам «Матросской тишины»?
— Да, мне очень хотелось, чтобы эта история... Я посвятил ее всем нашим родителям. В частности, творческим родителям. Олегу Павловичу Табакову хотелось оставить и такую память – о нем и о своем личном творческом и внутреннем чувственном пути.
«Я понимал, что у меня нет адреса, нет людей, которые могут мной гордиться»
— Вы как режиссер сняли «Сирота казанская» и «Папа». Два фильма, в которых есть взаимоотношения, когда... Именно эта тема – наставничества, поиска отца. Почему это доминирующая тема в вашем творчестве в качестве режиссера? Вы же выросли в семье, где все родители были с вами.
— Действительно, я вырос в невероятно творческой семье. Мама была режиссером театра кукол, папа – актером театра кукол. Они были очень разные и удивительно дополняющие друг друга, страстные люди. Но я рано их потерял. Мне было 22 года, когда они один за другим ушли из жизни. Я поздний ребенок – по тем временам. Я родился в 1963 году, мама у меня 1925-го, а папа – 1923 года. И... Конечно, начало всей моей деятельности, когда хочется делиться, особенно с теми людьми, которые понимают и верят в тебя, а они уходят из жизни... Это была большая внутренняя травма. Я понимал, что у меня нет адреса, нет людей, которые могут мной гордиться. Вот это, наверное, дало основание Табакову понимать, что я страдаю внутри.
— Давайте еще раньше тогда вернемся, вообще в детство. Шесть лет. Новокузнецк. Вы очень сильно болели в этот период. По вашему признанию, стали взрослым именно в шесть. Спасла вас кукла. То есть мама, мама с куклой сделали так, что вы выкарабкались. Что это была за история?
— Действительно, так получилось, что я заболел очень серьезно. Долго находился в больнице и должен был покинуть этот мир. Причем я... Дети этого, естественно, не понимают. Я видел издалека. Родителей ко мне не пускали, они подходили к окну больницы. Я лежал в палате на первом этаже, и они там издалека махали мне. И я в течение трех с половиной, наверное, четырех месяцев лежал без движения. И когда все вроде бы прошло, я стал налаживаться... И уже мама... Она как театральный педагог, работающий с детьми...
— Кукла на руке.
— Да, и кукла на руке, и марионетка. Она мне принесла... В общем, я разучился ходить. То есть вообще двигаться. Мне нужно было в тот момент... Когда все мои сверстники очень быстро бегали, я просто не ходил. И мама принесла мне, еще когда я лежал в больнице, Буратино. Кукла Буратино, марионетка. И она мне сказала: «Ты делай ей шаг, и сам делай шаг. Учи ее». И видимо, опять это так точно сработало в моем сознании, что я... Знаете, вот тот принцип - «уча, учусь» - тогда очень сильно сработал. В общем, я стал двигаться.
— И довольно быстро уже двигаться.
— А потом быстро стал двигаться.
— Вообще, говорят, что вас всю жизнь отличало упорство, которого многим, в общем, занимать приходится. Сколько раз не получалось поступить в театральное!
— Да, ну, я понимаю, что это та черта, которая как-то воспиталась в городе Новокузнецке, глядя на моих родителей, понимая, что надо им предъявлять что-то. И вообще в коллективе товарищей, друзей, которые требовали от своих товарищей лидерских качеств. Так застроено было в Новокузнецке. Не лидеры не сосуществовали вместе.
— То есть среда такая?
— Ну да, в этом смысле. Мне кажется, вообще, город очень влияет на... психологию человека. И такой достаточно крепкий, стальной...
— Выживание, да?
— Не выживание – предъявить себя миру, предъявить себя. Не выжить, как-то найти, приспособиться, а, наоборот, заявить. Заявить о себе. Очень широко и громко. И вот это я, видимо, ухватил. Потому что, наверное, тоже как... Я для себя определил понимание, что такое внутренняя гармония. Когда соединяются три качества: хочу, могу, должен. «Я должен попробовать». В этом есть определенный риск. Но, опять, это та профессия, которая... выбрала меня. Мы можем думать, что это мы ее выбрали. Но нет. Она выбирает. Потому что в итоге выбирают зрители. И вот этот энтузиазм, упорство к движению к цели... А для движения к цели нужны препятствия.
— Но их-то было хоть отбавляй, в общем-то.
— А был момент, когда препятствия ушли и раскрылись ворота в профессию, к ресурсам? Или всегда приходится вызов себе, заявлять о себе, идти вперед?
— Вы абсолютно правы. Но момента открывания перед тобой всех дверей для меня никогда не существовало. Но я думаю, что ни для кого это не существует.
— У большинства людей есть иллюзия, что могут быть ворота.
— Да. Но я, во всяком случае, старался от иллюзий эти чувства открытия... Они сиюсекундные. Знаете, как ребята, которые занимаются серьезно спортом, понимают, что вот момент, когда ты побеждаешь, поднимают твою руку, и вот она еще не успела опуститься вниз после победы, а уже есть претендент на это место. То есть вот это понимание... Вообще в нашей профессии... Она действительно очень близка к профессиональному спорту, к достижению, все время совершенствовать себя. И нужно ежедневно доказывать, что ты соответствуешь этой профессии.
«Наш зритель недоверчивый, вдумчивый. Нужно завладеть, чтобы он увидел перед собой зеркало, в которое вглядеться хочет»
— Я недавно был в Театре Олега Табакова на спектакле «Смертельный номер». Много восхищений по поводу самого спектакля, безусловно, можно долго говорить, и невероятной речи Владимира Машкова перед ним, когда он обращается к зрителям. Но меня зацепил, как человека, который живет в клиповом мире, вот этот момент, когда занавес такой – фьють! И улетает занавес. Просто это невозможно представить. Представляешь, улетает в дырочку занавес. Вот он был, и вот его нет. И ты такой... И уже все, и ты сидишь весь этот спектакль, то есть тебя прям поймали... Причем тебя поймали, но явно ловили вот этого зрителя, который сейчас в телефоне сидит. Ему надо все время вот так сделать... У вас же все невероятно зрелищное. То есть «Бумбараш». Там все время что-то происходит, ты сидишь все время в изумлении. Тут эти ребята в «Смертельном номере» тебя тоже не отпускают ни на секунду, и везде ты видишь, что это... Ну да, игра актерская, но еще и очень много вложено в реквизит, во всю эту пиротехнику и так далее. Насколько это важно вообще сейчас?
— Театр всегда ищет какие-то способы общения со зрительным залом, и у нас театр очень динамично развивающийся. Ребята молодые, яростные, страстные, талантливые. И для того чтобы завладеть вниманием, чувственным вниманием зрителя, конечно, очень важно при всех этих эффектах и так далее, которые так или иначе подтверждают предлагаемые обстоятельства театра, в котором чудо еще сохранилось, видеть живого артиста, увидеть его горящие глаза, услышать его голос, который является зеркалом характера, увидеть настоящие живые столкновения. И вот эта яростность, яростность борьбы каждого персонажа за жизнь, вот она... Мы пытаемся совместить это с образом самого спектакля. И конечно, наш зритель очень недоверчивый.
— Но он же и был всегда недоверчивый, собственно, и остается.
— Вы знаете, когда... Наш театр вообще перемещался много, мы проехали весь мир, от Японии до Америки, со спектаклями. В Америке зритель - они заплатили деньги и пришли уже на зрелище. Что бы ни происходило, они тут же начинают смеяться, хлопают. Им надо как-то реализоваться. В Японии долго молчат. У них вообще не принято никакие эмоции демонстрировать во время действия. Только в конце меня ошеломили аплодисменты вместе с ногами. Они не только хлопают, но и стучат ногами по полу. Когда двухтысячный зал начинает это исполнять, думаешь: «Они убегают или за тобой бегут?» Поэтому вот это напряжение. А наш зритель недоверчивый, вдумчивый. Нужно завладеть, чтобы он увидел перед собой зеркало, в которое вглядеться хочет, увидеть, из чего это состоит. Но если вы чувственно им завладели, тогда он открывается удивительными чувствами. Мы слышим же зрительный зал и слышим его тишину. В нашем театре бывает иногда очень тихо. Когда происходят какие-то события на сцене, и вдруг понимаешь, что такая тишина. Когда понимаешь, что вроде, наверное, зритель боится дышать. И вот это какие-то невероятные награды. Или потом какой-то взрыв смеха, радости, счастья. И конечно, это большая ответственность.
— А вы в 2019 году решили больше не сниматься в кино, да? После этого возник «Вызов».
— Да, до «Вызова» я и решил, и возник «Вызов».
— Чрезвычайно последовательно.
— Вы знаете, дело в том, что я действительно очень... До моего прихода в театр как художественного руководителя я все свое время посвящал работе в кино. Но когда произошло это событие, Олег Павлович ушел, я взял на себя ответственность за созданный им театр, за школу, чтобы реализовать те задумки, которые были у него, которые в ходе той или иной работы появились у нашего коллектива. Конечно, нужно тратить очень много времени. И я себе действительно не могу позволить такого плотного сотрудничества с кино.
«Кино-то можно снять и на телефон. Будет ли в этом ценность?»
– Как вы считаете... В вашей жизни же был Голливуд. ...наша киноиндустрия приблизилась в своем, так скажем, состоянии, в том, как она внутри себя работает? Приблизилась к Голливуду?
— Голливуд – это огромная индустрия, которая с регулярностью завладевает вниманием аудитории. Туда вкладываются огромные деньги. И работа по совершенствованию этой индустрии не останавливалась никогда. Бывают моменты: вдруг пропадают идеи, задачи, но все равно находится кто-то, кто тем или иным способом это перерабатывает. И конечно, по количеству вложений в кино нам еще далеко. Такие средства... У нас, конечно, они появляются. И есть некие возможности иногда сделать что-то уникальное, как, например, фильм «Вызов». Но если говорить... Конечно, там вкладывается очень много денег. И в связи с этим там очень много профессионалов, которые занимаются, может быть, и небольшой деятельностью, но вот этот спектр действий - это его. Он знает его точно, досконально. Мы все равно надеемся на какое-то открытие и чудо. А они его закладывают. Оно будет. Поэтому они иногда расстраиваются, что «подождите, мы все застроили, а оно не произошло». Вот это для них большая трагедия.
— Но тем не менее, несмотря на то что это битва денег и бюджетов, в последнее время, год-два, я очень много встречаю людей, которые говорят: «А мы только российское кино смотрим. Только российские сериалы. Как-то Америка отошла, что-то мы туда не заглядываем уже. Нам вот как-то наши...» Это с чем связано?
— Наверное, тут большой букет разных событий. У нас и истории стали разнообразней. Операторское искусство у нас очень... выросло. Ребята пытаются, и сценаристы пытаются как-то закрутить сюжет, чтобы было интересно. Ну, конечно, очень важно... Мы же хотим посмотреть на себя, на себя (!), послушать свой язык. Вот это, наверное, очень привлекает, что «это мое, оно близко ко мне». Но это правильно. У нас, конечно, страна, которая требует большого количества серьезных фильмов. Я не говорю о тысячах, но картин 200 должно выходить в год. Таких, которые могут привлекать внимание.
— Ну у вас же получилось в свое время создать кино, которое захватило... в общем, цивилизованный мир. Я имею в виду «Вор». То есть это кино, которое чуть не получило «Оскар». Историю создать и тогда могли. В общем...
— Видите, это тоже был парадокс. Дело в том, что, когда снималась кинокартина «Вор», снятая по сценарию Чухрая, он так подробно работал со сценарием. И в этот момент, когда мы снимали это кино, вообще кино, собственно, не снималось вообще. Вообще в стране кино не снималось.
— Ну это у нас не снималось.
— У нас не снималось, да.
— А в мире-то снималось.
— И вы знаете, и тоже такая парадоксальная история. Замечательный сценарий, мы очень подробно работали, и Павел Григорьевич, он такой очень яростный режиссер, написав эту историю, он очень был требователен и к актерам, и к пространству. И вы знаете, когда картина была готова, были такие мысли: «А кто это вообще будет смотреть?» Какой-то дядя ходит, вор, какой-то мальчик, какие-то люди. Знаете, ну, то есть вот...
— Это были сомнения команды или общие сомнения?
— Нет, сомнения команды. Вроде сделали, вроде здорово, а как оно воздействует? И так столько было у нас в стране проблем. Не до кино, не тем более до кино про становление человека, про человека, который своровал его жизнь. И вдруг оно каким-то таким образом, как задумано было... И оно стало жить, и большой успех и на кинофестивалях, и в Киноакадемии американской. Он является одним из тех фильмов... ребята, которые поступают в Киноакадемию, обязательно его смотрят. Это все равно такие исключения из правил. Вдруг раз – и создается такое кино.
— Вы человек настолько подробный, с очень серьезным подходом ко всему, а сейчас такое время, когда можно снять на телефон кино. Как вы с этим временем совпадаете?
— Кино-то можно снять и на телефон. Будет ли в этом ценность?
— Вы сказали про Чухрая... то есть фактически получается, что театр и кино берут начало у автора.
— Обязательно.
— Без автора это совершенно не рождается. И где? Они есть вообще? Рост сценарного мастерства в нашей индустрии, в России, в киноиндустрии?
— Приходилось интересный сценарий почитать за последнее время?
— Во всяком случае, мы работаем и в этом направлении. Сейчас для нашего театра пишется пьеса. И не одна. Талантливыми сценаристами. И мы ищем и новых молодых ребят. Вообще, это очень непростое дело. Уловить слово времени того или иного. Сложить их. Почему восторгал всех Островский? Потому что он был суть. Он зачерпнул этих людей прямо из глубины души. И это выразилось в очень точных словах, диалогах, столкновениях. Поэтому появились. И вот уловить время, создать его - это, конечно, большая трудность. Ну и мы работаем, и вы работаете над этим. Но вот такое время! Мне кажется, все равно так или иначе появляются работы, которые достойны внимания. И будут появляться.
«Главная традиционная ценность России – это сама жизнь в разных ее проявлениях»
— У вас есть школа для будущих молодых артистов. С 14 там учатся. Но, может быть, рядом уже новую институцию? Еще и школу молодых сценаристов?
— У нас есть такая задумка – сделать курс режиссеров-сценаристов, режиссеров-драматургов, потому что зачастую режиссеры выступают людьми, которые адаптируют пьесу, добавляют в нее ту или иную грань и своего таланта, и знания мира. Вот это очень важно, чтобы режиссер умел сам написать и создать драматургическое произведение или, во всяком случае, его адаптировать для сцены.
— Вы как руководитель театра говорите же о том, какой запрос, что вы хотите. Дыхание времени, вы сказали, что драматург должен понимать, о чем сейчас все это. И о чем сейчас все это?
— Оно всегда об одном и том же: о человеке, о понимании, как же ему уравновеситься. И сейчас разговор идет о главной нашей традиционной ценности. Главная традиционная ценность России – это сама жизнь в разных ее проявлениях. Вот об этом обо всем, и, если говорить о том, молодые это или немолодые, у нас два автора, которые работают. Это Олег Антонов, который является заведующим литературной частью нашего театра, замечательный актер, и он еще замечательный сценарист, он написал сценарий к фильму «Сирота казанская», и Андрей Золотарев, который работает в основном в кино, сейчас пишет для нас пьесу.
— Вы сказали такую фразу, что «заложить чудо»... Вы художественный руководитель, вы настраиваете, вы умеете закладывать чудо, я убеждена в этом. А как вы это делаете?
— Это желание, желание заложить чудо, никакого другого пути, кроме личного примера, участия во всех происходящих событиях, не придумано, поэтому я в большой вере, надежде на то, что ребята понимают и наш метод существования, и наши цели. А цель одна – развитие, и их успехи меня очень воодушевляют, это, наверное, самое главное.
— Мне попались воспоминания одного очень хорошего человека, где он среди прочего пишет о том, что он часто встречал Олега Павловича Табакова, который курсировал по этажам власти, в джинсах, значит, довольно по-простому, с ключами на пальце, в целях, в общем, добычи ресурсов разнообразных для театра, который он строил. А вот ваша роль в театре, она сейчас какая? Вы тоже строите что-то?
— Видите, Олег Павлович потратил всю свою жизнь на то, чтобы строить театр: и строить его как помещение, и строить его относительно труппы. И моя задача та же. Наш театр на «Сухаревской», вроде он сделан, но там катастрофически нет места, у нас одна сцена, я поэтому с завистью смотрю на театры, у которых по несколько сцен, у нас репетиционного зала как такового нет. Поэтому при всех наших амбициях и желаниях у нас нет пространства, в котором мы могли бы развиваться, и поэтому продолжаем бороться за стройку. Слава богу, нам помогает Москва, и в течение пяти лет мы попытаемся сделать (наше внутреннее название) некий центр чувств, в котором будут и образовательные программы, и программы от млада до самого большого возраста, и чтобы дети, и наш институт развивался, и программы, и чтобы вот эта часть Москвы – «Сухаревская» и «Проспект Мира» – тоже заиграла определенными смыслами.
— Хочешь не хочешь, а строительство холдинга требует, в общем, включения.
— Мечта первая. Мечта вторая?
— Да, ну, хотелось бы, чтобы это все-таки реализовалось, и хорошо бы при жизни.
— Дорогие друзья, впереди и премьеры, и прекрасные юбилеи, но самое главное: для того чтобы это все было таким замечательным, надо работать. Мне кажется, это главный вывод из нашего сегодняшнего подкаста.
— Простите, но так получается, к сожалению.
— Работать и расти, расти.
— Хотелось бы как-то иначе, но... Пока так.
— Бесконечно в преградах, которые вы себе, может быть, придумываете, может, они такие и есть, потому что кажется, что перед вами нет никаких преград.
— Ну тогда буду думать, что я их придумываю.
— Отмечайте юбилеи на работе, дорогие друзья, как самые любимые люди нашей страны. В эфире был подкаст «Креативные индустрии» на Первом канале. Сегодня с вами были Елена Кипер и Роман Карманов. У нас в гостях был народный артист, художественный руководитель Театра Табакова Владимир Львович Машков.
— Счастья и здоровья вам и творческих успехов.
— Спасибо вам большое. И вам всего того же самого.
— И многих премьер.
— Спасибо.
— Спасибо.
