Солдат Отечества. Ушел из жизни Борис Васильев
Борис и Зоря. Он всего на два месяца пережил ту, кого любил всю жизнь. Вероятно, он просто не мог иначе. Все друзья говорят: это была лебединая верность, когда друг без друга невозможно дышать.
Борис Васильев - писатель, фронтовик, навеки лейтенант русской прозы. Это о нем: "Он жил безупречно и ушел безупречно".
Ведь оказался на фронте после 9 класса, и вернулся живым. Писал непарадные романы о войне и репрессиях в самые застойные годы, когда такого никто уже не смел ни писать, ни печатать. Не хвалил и не порицал - ни советский строй, ни советских лидеров. Тайно в "тамиздате" не печатался. Потому, что был навеки офицером с прямой спиной. На службе Родине. А присягу не берут обратно.
Его молчание и одиночество были почти манифестом неприятия недостойного.
"Я не писал о зле... Я писал о добре! Я старался об этом писать..."
"Я не умею врать! И не хочу! Для меня ложь - это очень страшная вещь..."
"Я стал писателем только потому, что была Зоря! Это я могу сказать совершенно точно. Она верила в меня. Вот ее вера в меня из меня сделала писателя…"
Он ушел вслед за своей Зорей. Самой преданной женой и любимым редактором. Точно как однажды, в военной юности, вышел по ее следам с минного поля, куда забрел, собирая для нее незабудки. Одна профессия на двоих превратилась в одну на двоих жизнь.
Он хорошо помнил, как объявили войну, как тоже по-мальчишески радовался "ну, наконец-то, постреляем". Не зная, конечно, что весь его "9А" и соседний "9Б" выкосит подчистую.
"Ура!" закричали. "Ураааа!" В полном восторге, в невероятном совершенно... В невероятном были восторге... Так вот, из всех оравших мальчиков один я в живых остался..."
Из повести "Завтра была война" Бориса Васильева настойчтво просили убрать про аресты, подозрительность и подлость. Он вырвал рукопись у цензоров и убрал в стол.
"Вика Люберецкая кончает с собой, она не может поступиться любовью к отцу. Это выше ее представления о всяком комсомольском долге. Она – человек. Навязанная идея для человека не может существовать. Это как знамя и палка - несите, ради бога, а внутри, простите, только ваша идея должна быть! Ваша!"
Он рассказывал о войне, которую видел сам. Окопной, грязной, честной, в болоте и немецком окружении. Чтобы пробить, как говорил, толстую кожу читателей и уколоть в самое сердце, одел в солдатские гимнастерки веселых девчат и отправил их воевать с немецкими диверсантами.
"Я, например, совсем не собирался убивать всех девочек, но они не могли выжить, я же помню диверсантов-немцев образца 1941-1942 годов! Это же были парни под метр 85, под метр 90. А девочки обречены. Победить не может девочка..."
Его потрясли увиденные однажды в детстве слезы раненого охотником зайца.
"Он плакал нормальными человеческими слезами! Раненый заяц... С тех пор я не могу выстрелить в зверя никогда…"
Как потрясала бесчеловечность и цинизм молодых людей, на знавших войны и беды. Способных, не моргнув глазом, унизить и убить. Долго мучился над романом "Не стреляйте в белых лебедей", пока не придумал Егора Полушкина - деревенского простака, нездешнего, неспособного обидеть живую душу.
"Егор Полушкин, живущий в мирное время, не может в этом времени жить. Он беззащитен.
Его все равно убьют. Убьют его. Ему нечем сопротивляться. Его доброта никому не нужна".
А еще у Бориса Васильева болело сердце за таких же, как он, фронтовиков, которым почему-то вдруг стало можно плюнуть в душу.
"Улыбнись ему! Улыбнись! Руку ему пожми, помоги ему подняться по ступенькам!"
"Ребятки, лучше мы потуже себе пояса затянем, а им поклонимся, и лишнюю рублевку отдадим. Стоят они этого! Извините..."
Он обязательно пел по утрам, чтобы потом весь день пела душа. И, не стесняясь, плакал, ведь его лейтенантское сердце было истерзано и очаровано. До последнего дня он помнил и немецкое окружение, откуда выбрался сам и вывел 10 человек, и ту грань, за которую держался потом всю жизнь...
"Ты можешь убежать, ты можешь застрелиться. У тебя масса вариантов. И дальше должно работать что-то такое, что в тебе заложено, что ты не можешь сделать решительно! Сдаться ты не можешь! Не можешь! Вот не можешь! Каждый пишет, как он дышит, как сказал покойный Булат. Вот я так дышу…"…